Несколько стихотворений Анны Гречко, которые сводят меня с ума
он никто мнеон никто мне, знаете ли. всего лишь
эпизод, не вылившийся в роман.
только как, скажите, его прогонишь?
он не лезет в душу, как вор в карман.
ни искры, ни пламени, ни разборок.
у меня, по сути, его и нет…
на висках его серебрится сорок
никому не нужных бесхозных лет.
он читает Рильке. молчит и курит.
и опять, неведомо почему,
по какой-то необъяснимой дури,
я во двор сворачиваю к нему.
он сегодня смотрит нежней, чем прежде,
заслонив улыбкой дверной проём.
прохожу на кухню - как есть, в одежде.
чай налил. сидим и… молчим. вдвоём.этоон появляется, когда ты совершенно к этому не готова:
дрейфуешь по жизни в блаженном своём «ни-с-кем».
но такие как он не бывают бывшими. он непременно приходит снова
за твоими стихами, когда у тебя уже не осталось тем,
тебе хорошо и нет нужды скармливать тонны бумаги карандашу,
когда ты забыла, как полыхало рифмами то давнишнее лето.
и ты говоришь ему: нет, дорогой мой. больше я не пишу.
а получается это.она и онс этим парнем можно молчать о вечном и смотреть, как пляшут в
пространстве свечи, как их тени ловит собой парча удивлённых штор
затемнённой спальни. он привык в дерьме быть, но чист кристально. с ним
предельно просто про всё молчать. он над ней склоняется низко-низко, и
когда лицо его слишком близко, тишина взрывает грудную клеть. и во тьме
мерцает-дрожит эклога, в ней души становится слишком много, и тогда она
начинает петь.
он сидит подобием Хиросимы, подавить пытаясь невыносимый в голове и
сердце хрустальный звон. он не хочет слушать, он глухо воет, он рычит:
«оставь же меня в покое», выдыхает в воздух бессильный стон, зажимает
уши, кричит «довольно!», просто ведь душа – это очень больно, но она
нещадно ему поёт. он тогда уходит за лунным блюдцем, чтобы никогда уже
не вернуться, чтобы снова вечно искать её.
пес на сенеон приходит к ней только ночью.
только если смертельно пьян.
лишь тогда, когда обесточен
ум – всезнайка и шарлатан.
потому что свободны ноги,
если выдержки пал редут.
и, как водится, все дороги,
где б он ни был – сюда ведут.
просто эти глаза, как угли,
обжигают его нутро.
и волос кружевные джунгли
пахнут танцем ночных костров…
и когда она без укоров
улыбается и молчит,
он готов ей от всех затворов
навсегда подарить ключи.
или тут же убить на месте,
чтоб нигде, никогда, никто
не назвал бы её невестой…
пёс на сене. ну да. и что?
но лишь день небеса побелит,
он ей бросит, сверкнув спиной:
«блять, опять я в твоей постели.
ведьма, что ж ты творишь со мной?!»
…
и потащит своё похмелье
на разборки со злой женой.
а был ли мальчик?
а был ли мальчик? а мальчик был
неотогретым степным волчонком.
не знаю. может быть, и любил.
как мог. да вечно рвалось, где тонко.
а тонко было в том месте, где
сходились векторы многоточий,
и степи плыли к его звезде,
и был замок на двери для «прочих».
там было тонко. и только ей
он почему-то доверил чудо
бескрайних, пряных, хмельных степей
и злых ухмылок больную груду.
а после платиновых ночей
ее любовь проверял на прочность:
с миноискателем на плече
он в чистом поле искал порочность.
ну что ж… кто ищет, всегда найдет.
мы все некачественно пошиты.
и вот уже между ними счёт
5:2, 5:3, 5:4... квиты.
а был ли мальчик? а мальчик был
безверьем болен неизлечимо…
не знаю. может быть, и любил.
себя – в огромных глазах любимой.